ПОЛИТИКА
Почему так много специалистов по России неправильно поняли Путина?
3 Мая 2022
Каресс Шенк
Каресс Шенк
Каресс Шенк о том, почему задача социальных наук не состоит в том, чтобы предсказывать решения Путина, и почему важно сосредоточиться на тех людях, которые заняты работой по сохранению “проблесков человечности” в России.
После российского вторжения в Украину многие эксперты прямо заявили: “Мы же вам говорили” или напомнили о том, что для Путина всегда были характерны черты потенциального зла. Перечисленное перекликается с предсказаниями о том, что вторжение в Украину было неизбежным – именно об этом твердили военные эксперты и эксперты в области безопасности. Однако социологи, изучающие Россию, не разделяли уверенность в том, что ужасная полномасштабная война уже на пороге. Почему же специалисты ошибались?
Это может быть объяснено тремя причинами. Во-первых, инструменты социальной науки не дают прогнозов в традиционном смысле. Во–вторых, многие социологи, изучающие Россию, сосредотачиваются на вещах, которые напрямую не связаны с внешней политикой или политикой элит - другими словами, в России могут происходит вещи, не связанные с Путином и его элитами. В-третьих, некоторые из наиболее перспективных подходов в области социальных наук связаны с эмоциями – и сами ученые не застрахованы от «эпистемологических надежд». Понимание этих причин может помочь а) объяснить почему именно мы неправильно поняли Путина, б) понять, как в дальнейшем решить эту проблему.
Прогностическая (не) способность социальных наук
Социальная наука стремится предсказать будущие возможности на основании прошлых сценариев. Даже в точных науках и математике эксперты предсказывают вероятности. Специалисты, занимающиеся общественными науками, (например, политологи, социологи и антропологи) изучают модели поведения, чтобы понять сферу возможностей. Мы часто оказываемся правы. Мы часто ошибаемся. Это происходит потому, что природа вещей, которые мы предсказываем, не является детерминированной. Мы не можем с уверенностью сказать, что именно произойдет. Мы гораздо лучше умеем объяснить постфактум, почему что-то произошло.
Разберем пример рациональности Путина. Необходимость интерпретировать политические действия с рациональной точки зрения неразрывно связана с типами прогнозных задач, с которыми имеют дело науки. Независимо от того, определяется ли рациональность Путина стремлением обеспечить безопасность, или империалистическими, религиозными или просто корыстными целями - эти интерпретации в лучшем случае могут помочь понять лишь основную логику его поведения. Они могут попытаться объяснить, почему именно Путин действует определенным образом, однако они не дают ответа на вопрос о том, на что он пойдет ради достижения своих целей. Пойдет ли он, например, на развязывание ядерной войны? Мы не можем этого предсказать. Но мы можем подготовиться к целому ряду вероятностей, на которые указывает происходящее в настоящем. Может быть, у Путина хватит смелости нажать на кнопку и все уничтожить. Возможно, так было всегда. Но мы по-прежнему не знаем, сделает ли он это. Потенциал и реализация потенциала – это разные вещи.
Это может быть объяснено тремя причинами. Во-первых, инструменты социальной науки не дают прогнозов в традиционном смысле. Во–вторых, многие социологи, изучающие Россию, сосредотачиваются на вещах, которые напрямую не связаны с внешней политикой или политикой элит - другими словами, в России могут происходит вещи, не связанные с Путином и его элитами. В-третьих, некоторые из наиболее перспективных подходов в области социальных наук связаны с эмоциями – и сами ученые не застрахованы от «эпистемологических надежд». Понимание этих причин может помочь а) объяснить почему именно мы неправильно поняли Путина, б) понять, как в дальнейшем решить эту проблему.
Прогностическая (не) способность социальных наук
Социальная наука стремится предсказать будущие возможности на основании прошлых сценариев. Даже в точных науках и математике эксперты предсказывают вероятности. Специалисты, занимающиеся общественными науками, (например, политологи, социологи и антропологи) изучают модели поведения, чтобы понять сферу возможностей. Мы часто оказываемся правы. Мы часто ошибаемся. Это происходит потому, что природа вещей, которые мы предсказываем, не является детерминированной. Мы не можем с уверенностью сказать, что именно произойдет. Мы гораздо лучше умеем объяснить постфактум, почему что-то произошло.
Разберем пример рациональности Путина. Необходимость интерпретировать политические действия с рациональной точки зрения неразрывно связана с типами прогнозных задач, с которыми имеют дело науки. Независимо от того, определяется ли рациональность Путина стремлением обеспечить безопасность, или империалистическими, религиозными или просто корыстными целями - эти интерпретации в лучшем случае могут помочь понять лишь основную логику его поведения. Они могут попытаться объяснить, почему именно Путин действует определенным образом, однако они не дают ответа на вопрос о том, на что он пойдет ради достижения своих целей. Пойдет ли он, например, на развязывание ядерной войны? Мы не можем этого предсказать. Но мы можем подготовиться к целому ряду вероятностей, на которые указывает происходящее в настоящем. Может быть, у Путина хватит смелости нажать на кнопку и все уничтожить. Возможно, так было всегда. Но мы по-прежнему не знаем, сделает ли он это. Потенциал и реализация потенциала – это разные вещи.
Владимир Путин, 2022. @Pixabay
Россия это не только Путин
Для многих российская политика — это Путин, Кремль и Москва. Мир национальных государств и границ стал настолько привычным, что кажется естественным. Это предвзятое отношение к государствам как к совокупности лиц, принимающих решения на национальном уровне, игнорирует то, что происходит на местном уровне - даже в таких авторитарных странах, как Россия. Так, в моей области исследований – то есть в области российской миграционной политики - Путин не играет ключевой роли. Когда Путин говорит о миграционной политике, он лишь в редких случаях определяет повестку дня. Во большинстве случаев он становится лишь рупором политики, разработанной на более низких уровнях системы. Когда речь идет о реализации политических решений, различия между регионами довольно значительны, несмотря на то, что региональные лидеры говорят, что они ограничены теми решениями, которые принимаются на федеральном уровне.
Для многих российская политика — это Путин, Кремль и Москва. Мир национальных государств и границ стал настолько привычным, что кажется естественным. Это предвзятое отношение к государствам как к совокупности лиц, принимающих решения на национальном уровне, игнорирует то, что происходит на местном уровне - даже в таких авторитарных странах, как Россия. Так, в моей области исследований – то есть в области российской миграционной политики - Путин не играет ключевой роли. Когда Путин говорит о миграционной политике, он лишь в редких случаях определяет повестку дня. Во большинстве случаев он становится лишь рупором политики, разработанной на более низких уровнях системы. Когда речь идет о реализации политических решений, различия между регионами довольно значительны, несмотря на то, что региональные лидеры говорят, что они ограничены теми решениями, которые принимаются на федеральном уровне.
“Исследования субнациональной политики в России выявляют значительные различия, а это означает, что влияние Путина на региональных лидеров неоднородно."
Этнографические исследования идут еще дальше и позволяют разобраться в сути микрополитических процессов - глубже, чем это возможно с помощью агрегированияе индивидуальных ответов, полученных в опросах общественного мнения. От бытового национализма до трудовых отношений, от добычи нефти до здравоохранения и прав собственности - полевые исследования за пределами Москвы фокусируются на том, как политическая и социальная жизнь проявляется повседневной жизни россиян, вдали от Кремля и без Путина в качестве их лидера.
В рамках своего исследования миграции в России я тесно общалась со многими активистами, которые неустанно работают над оказанием точечной помощи уязвимым группам населения. Иногда это отдельные люди, работающие в одиночку, иногда они связаны с более крупными сетями - правительствами или международными организациями. Безусловно, изучение институционализованного гражданского общества и протестного поведения имеет решающее значение для понимания политической оппозиции – однако эти подходы зачастую не отражают разрозненные действия отдельных людей, которые работают над тем, чтобы сделать жизнь лучше для тех, кто живет рядом. Эта активность часто происходит вопреки государству и/или в интересах государства, но не в прямой оппозиции к нему. Путин редко упоминается в разговорах с людьми, которые работают на этом уровне.
В условиях автократии политические действия не всегда носят конфликтный характер, и часто важные области повседневной политики приобретают черты рутины. Ханна Арендт, как известно, противопоставила “действие” – то, что прерывает траекторию истории, – “простому поведению”, тому, что иначе происходило бы автоматически и потому предсказуемо. Однако этот тип восприятия через конкретные события или действия не позволяет заметить, что рутинное поведение находится в динамичном процессе становления.
Воспроизведение способов существования в мире - от национальной идентичности до социальной принадлежности и экономической взаимности - не статично – скорее, это процессы, которые не поддаются анализу, ориентированному на переменные, который рассматривает отдельные моменты времени в конфигурационных матрицах. Другими словами, политика встроена в повседневность, однако это не политика Путина, а политические процессы, в ходе которых определяется,кто, что, когда и как приоретает, будь то в школах, на предприятиях, в судах, общественных организациях и семейных отношениях.
Эпистемология надежды
Существует два ярких исследования, помогающих понять устройство социально-политического поля в России после вторжения в Украину - "Красное зеркало" Гульназ Шарафутдиновой и "Кто здесь власть?" Сэма Грина и Грэма Робертсона. Оба исследования значительное внимание уделяют роли эмоций в политике. Однако эмоции - не только объекты наших исследований – им можем быть подвержены и мы сами.
Когда Россия вторглась на Украину, бытовала шутка, что специалисты по России – единственные ученые-регионоведы, которым нравится ненавидеть свою область исследований. Многие из нас действительно стали с годами циничнее - по мере того, как Россия при Путине становилась все более мрачной и закрытой. В основе этого цинизма зачастую лежит разочарование, связанное с тем, что Россия не реализует свой потенциал. Это происходит оттого, что мы - убежденные демократы - вынуждены наблюдать, как Россия постепенно отказывается от демократических принципов. Мы посвятили свою профессиональную жизнь и время изучению России – и мы просто не можем не желать лучшего людям, с которыми мы сталкиваемся. Мы также не можем не сожалеть о нереализованном потенциале страны. Работа с активистами, которые находят способ помочь людям, попавшим в жернова государственной машины, лично мне дает надежду на то, что в России существует потенциал борьбы против авторитаризма – потенциал, который может быть выражен в сплоченности и заботе о ближнем.
Если объектом ваших исследований является активизм или активное противостояние режиму, не обязательно лично вовлекаться в подобную деятельность. Достаточно испытывать надежду - она обостряет наше восприятие, обеспечивая преимущество перед теми, кто предпочитает сохранять расстояние между собой и объектом своего исследования. Надежда влияет на знание, которое мы создаем обязательно считать это предвзятостью. Скорее, это стремление выйти за рамки основополагающих принципов Гоббса, Макиавелли и даже Августина и встать на иные позиции, которые включают в себя готовность - людей или правительств (даже авторитарных) - заботиться ближнем.
Что нам теперь делать? Являемся ли мы соучастниками?
В рамках своего исследования миграции в России я тесно общалась со многими активистами, которые неустанно работают над оказанием точечной помощи уязвимым группам населения. Иногда это отдельные люди, работающие в одиночку, иногда они связаны с более крупными сетями - правительствами или международными организациями. Безусловно, изучение институционализованного гражданского общества и протестного поведения имеет решающее значение для понимания политической оппозиции – однако эти подходы зачастую не отражают разрозненные действия отдельных людей, которые работают над тем, чтобы сделать жизнь лучше для тех, кто живет рядом. Эта активность часто происходит вопреки государству и/или в интересах государства, но не в прямой оппозиции к нему. Путин редко упоминается в разговорах с людьми, которые работают на этом уровне.
В условиях автократии политические действия не всегда носят конфликтный характер, и часто важные области повседневной политики приобретают черты рутины. Ханна Арендт, как известно, противопоставила “действие” – то, что прерывает траекторию истории, – “простому поведению”, тому, что иначе происходило бы автоматически и потому предсказуемо. Однако этот тип восприятия через конкретные события или действия не позволяет заметить, что рутинное поведение находится в динамичном процессе становления.
Воспроизведение способов существования в мире - от национальной идентичности до социальной принадлежности и экономической взаимности - не статично – скорее, это процессы, которые не поддаются анализу, ориентированному на переменные, который рассматривает отдельные моменты времени в конфигурационных матрицах. Другими словами, политика встроена в повседневность, однако это не политика Путина, а политические процессы, в ходе которых определяется,кто, что, когда и как приоретает, будь то в школах, на предприятиях, в судах, общественных организациях и семейных отношениях.
Эпистемология надежды
Существует два ярких исследования, помогающих понять устройство социально-политического поля в России после вторжения в Украину - "Красное зеркало" Гульназ Шарафутдиновой и "Кто здесь власть?" Сэма Грина и Грэма Робертсона. Оба исследования значительное внимание уделяют роли эмоций в политике. Однако эмоции - не только объекты наших исследований – им можем быть подвержены и мы сами.
Когда Россия вторглась на Украину, бытовала шутка, что специалисты по России – единственные ученые-регионоведы, которым нравится ненавидеть свою область исследований. Многие из нас действительно стали с годами циничнее - по мере того, как Россия при Путине становилась все более мрачной и закрытой. В основе этого цинизма зачастую лежит разочарование, связанное с тем, что Россия не реализует свой потенциал. Это происходит оттого, что мы - убежденные демократы - вынуждены наблюдать, как Россия постепенно отказывается от демократических принципов. Мы посвятили свою профессиональную жизнь и время изучению России – и мы просто не можем не желать лучшего людям, с которыми мы сталкиваемся. Мы также не можем не сожалеть о нереализованном потенциале страны. Работа с активистами, которые находят способ помочь людям, попавшим в жернова государственной машины, лично мне дает надежду на то, что в России существует потенциал борьбы против авторитаризма – потенциал, который может быть выражен в сплоченности и заботе о ближнем.
Если объектом ваших исследований является активизм или активное противостояние режиму, не обязательно лично вовлекаться в подобную деятельность. Достаточно испытывать надежду - она обостряет наше восприятие, обеспечивая преимущество перед теми, кто предпочитает сохранять расстояние между собой и объектом своего исследования. Надежда влияет на знание, которое мы создаем обязательно считать это предвзятостью. Скорее, это стремление выйти за рамки основополагающих принципов Гоббса, Макиавелли и даже Августина и встать на иные позиции, которые включают в себя готовность - людей или правительств (даже авторитарных) - заботиться ближнем.
Что нам теперь делать? Являемся ли мы соучастниками?
“Были ли те из нас, кто возлагал надежды на Россию, наивны в отношении Путина? Не факт. Скорее всего мы просто верили, что в России – помимо Путина – происходят вещи, на которые стоило бы обратить внимание."
Автор фото - Екатерина Кобзарева, 2022. @Pexels
Все, с надеждой покончено? Если мы не прекратим нашу исследовательскую работу, посвященную России, значит ли это, что мы тем самым содействуем кровавому режиму? Являются ли наши российские коллеги соучастниками - если они не хотят сопротивляться происходящему и не навлекают на себя карательные меры государства? Эти вопросы сегодня становятся предметом ожесточенных споров. В настоящий момент мы вместе с остальным миром просто беспомощно наблюдаем, как российская армия безжалостно уничтожает жизнь мирных граждан в Украине.
Теолог Юрген Мольтманн лично испытал чувство вины за то, что оказался не неправильной стороне той стороне истории, будучи немецким солдатом во время Второй мировой войны. Он утверждал, что высокомерие — это реакция сильных мира сего, а апатия - реакция бессильных, но и тем и другим противостоит надежда. Мы должны бороться с представлением, будто авторитарных режимах, в отличие от демократических, не существует выбора разнообразных способов сопротивленияю. Ожидание или даже призыв к тому, чтобы россияне рисковали тюрьмой, может принести эмоциональное удовлетворение, но подобные чаяниях, скорее всего, не безупречны с моральной точки зрения. Если же мы посмотрим на возможность сопротивления с точки зрения заботы о ближнем, которая остается возможной даже в условиях тирании, то надежда будет выглядеть совсем по-другому. Например, многие россияне остаются в России, чтобы ухаживать за больными родственниками, несмотря на преследования со стороны полиции за антивоенную активность в Сети; кто-то остается, чтобы способствовать интеллектуальному развитию студентов – несмотря на растущие с каждым днем угрозы изоляции. Невзирая на попытки заткнуть им рот, эти люди трудятся не во имя славы, а во имя того, чтобы в России сохранялись остатки человечности. Это апатия? Или это все-таки надежда?
Сохранение надежды не должно приводить к оправданию зверств России на Украине или ее империалистической агрессии прошлой, настоящей или будущей. Скорее, подобная позиция состоит в том, чтобы обвинять того, кто виновен и требовать возмещения ущерба, но при этом поддерживать в обществе гуманное начало, справедливость и заботу о ближнем.
Теолог Юрген Мольтманн лично испытал чувство вины за то, что оказался не неправильной стороне той стороне истории, будучи немецким солдатом во время Второй мировой войны. Он утверждал, что высокомерие — это реакция сильных мира сего, а апатия - реакция бессильных, но и тем и другим противостоит надежда. Мы должны бороться с представлением, будто авторитарных режимах, в отличие от демократических, не существует выбора разнообразных способов сопротивленияю. Ожидание или даже призыв к тому, чтобы россияне рисковали тюрьмой, может принести эмоциональное удовлетворение, но подобные чаяниях, скорее всего, не безупречны с моральной точки зрения. Если же мы посмотрим на возможность сопротивления с точки зрения заботы о ближнем, которая остается возможной даже в условиях тирании, то надежда будет выглядеть совсем по-другому. Например, многие россияне остаются в России, чтобы ухаживать за больными родственниками, несмотря на преследования со стороны полиции за антивоенную активность в Сети; кто-то остается, чтобы способствовать интеллектуальному развитию студентов – несмотря на растущие с каждым днем угрозы изоляции. Невзирая на попытки заткнуть им рот, эти люди трудятся не во имя славы, а во имя того, чтобы в России сохранялись остатки человечности. Это апатия? Или это все-таки надежда?
Сохранение надежды не должно приводить к оправданию зверств России на Украине или ее империалистической агрессии прошлой, настоящей или будущей. Скорее, подобная позиция состоит в том, чтобы обвинять того, кто виновен и требовать возмещения ущерба, но при этом поддерживать в обществе гуманное начало, справедливость и заботу о ближнем.
Поделиться статьей
Читайте также
