Политика
Финал системы
1 Ноября 2022
Глеб Павловский
Президент Фонда эффективной политики
Глеб Павловский, автор концепции «Система РФ» , в которой он рассматривает современную Россию как уникальное государственное образование, размышляет о том, как Система может закончить свое существование.
Нации не любят обсуждать себя заново, как бы сначала. Это противоречит чувству непрерывности жизни. Известие «вот вам и конец!» гневно отвергаются всеми, кроме сильно обиженных либо, наоборот, хорошо устроившихся. Конечно, Российская Федерация, возникнув случайно у всех на виду (в конце 80-х не было ни единой программы, предусматривающей такой сценарий), самовольно присвоила эмблемы всех прошлых Россий. Но зачем к этому возвращаться? Проще оценить случайность в её развитии. Попытаться связать странности устройства РФ с обстоятельствами ее возникновения. И тут мы выходим к проблеме финала.
Борис Ельцин стал первым президентом независимой России, образовавшейся после распада Советского Союза в 1991 году. Источник: Wiki Commons
Заброшенное нациестроительство
Политические и международные условия рождения РФ помешали рождению российской нации. То, что политологи именуют nation building, для образования, оставшегося после Союза ССР, ушло на периферию задач новой демократической власти. А тысячи мелочей, с которыми столкнулось руководство, лавируя между требованиями быстрых реформ, быстрого благосостояния и демократической идентичности, соткали сеть отношений граждан с властями под зонтиком «Российской Федерации». Была ли та вообще государством, осталось неясно. Спор о национальной идентичности – российской ли, русской ушел в диссертации. И я еще помню времена, когда способом рассмешить Путина было спросить, что он думает о национальной идее.
Я применяю выражение российская Система или Система РФ, не для того, чтобы отличиться, а чтобы сохранить возможность что-то понять. Государственность, которую мы имеем, ведет отсчет с 1991 года - то как национальное государство, то как группа агрессивных риелторов, успешно захватившая ценную недвижимость - Кремль. Известный возглас при занятии кабинета Горбачева - «экую недвижимость отхватили!» приписывают разным соратникам Ельцина, но факт несомненен, поскольку Борис Николаевич строго возразил: «Не только недвижимость - большое хозяйство России».
Первое десятилетие новой России сопровождалось хором заверений о её близком конце. При всякой гиперинфляции, гражданской перестрелке или дефолте тема «конца России» воскресала, посвежев. В 1999 году тонкий знаток русской политики Томас Грэм прославился эссе «Мир без России». Это сделало ему имя, и Грэм оказался советником по России американского президента Буша-младшего.
Страх финала государства преследовал российскую власть, пока призрака не спугнул Путин. Если спросить сегодня, чего так боялись тогда, большинство наотрез откажется это признать, а другие не припомнят, в чем состоял страх.
Но тогда этот страх был реальным фактором. Без него не понять отказ Ельцина сохранить статус преемника за Борисом Немцовым – ни Вторую Чеченскую войну, более жестокую даже, чем депортация чеченцев Берией. Финал России не состоялся, став неотъемлемой частью государственной риторики о национальных угрозах.
Российская Федерация - внутренне законченное образование неопознанной государственной природы. Важна эта законченность, связность Системы, без которой новая Россия не просуществовала бы и года. Ее тридцать лет полны невероятнейших импровизаций – западные наблюдатели их осуждали, а затем признавали разумными издержками модернизации. Как высказался некогда британский путешественник в Красную Россию – там я увидел Утопию, но она работает!
Однако системность налицо. Накопленные РФ управленческие, социальные и государственные ресурсы обладают некоей связностью, и сегодня связь переживает жестокое испытание войной, начатой по её инициативе. Дискурс о российском финале должен исходить из факта ее системности.
Модель, непригодная для транзита
В РФ не анализируют будущее, будущим тут пугают детей. Для «послепутинских ужасов» в России» есть всегда благодарная аудитория – уйдет Путин, и нагрянут страшные силовики. Будет резня, начнется гражданская война. От России останется крохотное Московское царство. Вся эта апокалиптика просто литературщина - повседневная жизнь России гонит прочь серьезные дебаты о будущем. Социальная реальность, реальная экономика стали сродни порнографии - их не обсуждают вслух.
Политические и международные условия рождения РФ помешали рождению российской нации. То, что политологи именуют nation building, для образования, оставшегося после Союза ССР, ушло на периферию задач новой демократической власти. А тысячи мелочей, с которыми столкнулось руководство, лавируя между требованиями быстрых реформ, быстрого благосостояния и демократической идентичности, соткали сеть отношений граждан с властями под зонтиком «Российской Федерации». Была ли та вообще государством, осталось неясно. Спор о национальной идентичности – российской ли, русской ушел в диссертации. И я еще помню времена, когда способом рассмешить Путина было спросить, что он думает о национальной идее.
Я применяю выражение российская Система или Система РФ, не для того, чтобы отличиться, а чтобы сохранить возможность что-то понять. Государственность, которую мы имеем, ведет отсчет с 1991 года - то как национальное государство, то как группа агрессивных риелторов, успешно захватившая ценную недвижимость - Кремль. Известный возглас при занятии кабинета Горбачева - «экую недвижимость отхватили!» приписывают разным соратникам Ельцина, но факт несомненен, поскольку Борис Николаевич строго возразил: «Не только недвижимость - большое хозяйство России».
Первое десятилетие новой России сопровождалось хором заверений о её близком конце. При всякой гиперинфляции, гражданской перестрелке или дефолте тема «конца России» воскресала, посвежев. В 1999 году тонкий знаток русской политики Томас Грэм прославился эссе «Мир без России». Это сделало ему имя, и Грэм оказался советником по России американского президента Буша-младшего.
Страх финала государства преследовал российскую власть, пока призрака не спугнул Путин. Если спросить сегодня, чего так боялись тогда, большинство наотрез откажется это признать, а другие не припомнят, в чем состоял страх.
Но тогда этот страх был реальным фактором. Без него не понять отказ Ельцина сохранить статус преемника за Борисом Немцовым – ни Вторую Чеченскую войну, более жестокую даже, чем депортация чеченцев Берией. Финал России не состоялся, став неотъемлемой частью государственной риторики о национальных угрозах.
Российская Федерация - внутренне законченное образование неопознанной государственной природы. Важна эта законченность, связность Системы, без которой новая Россия не просуществовала бы и года. Ее тридцать лет полны невероятнейших импровизаций – западные наблюдатели их осуждали, а затем признавали разумными издержками модернизации. Как высказался некогда британский путешественник в Красную Россию – там я увидел Утопию, но она работает!
Однако системность налицо. Накопленные РФ управленческие, социальные и государственные ресурсы обладают некоей связностью, и сегодня связь переживает жестокое испытание войной, начатой по её инициативе. Дискурс о российском финале должен исходить из факта ее системности.
Модель, непригодная для транзита
В РФ не анализируют будущее, будущим тут пугают детей. Для «послепутинских ужасов» в России» есть всегда благодарная аудитория – уйдет Путин, и нагрянут страшные силовики. Будет резня, начнется гражданская война. От России останется крохотное Московское царство. Вся эта апокалиптика просто литературщина - повседневная жизнь России гонит прочь серьезные дебаты о будущем. Социальная реальность, реальная экономика стали сродни порнографии - их не обсуждают вслух.
"Страх будущего запретил нам прорабатывать опыт прошлого - в Системе нулевая готовность к встрече с финалом."
И рассуждая о «планах Москвы», будем помнить, что здесь ни разу толком не обсудили результат ранее совершенных действий. Вопрос о финале Системы всегда был связан с моделью ее трансформации. Трансформация может сама спровоцировать финал, но могла бы и помочь Системе уйти от наихудших сценариев.
Катастрофа малазийского "Боинга" в июле 2014 уничтожила надежду на деэскалацию российско-украинского конфликта. Источник: Wiki Commons
Еще в кризисном 2014 году было видно, что в Украине Система попробовала отступить, но не смогла - навыки умеренности у Системы отсутствовали. Деэскалация на Донбассе, скрытно начатая летом 2014 года, обернулась катастрофой малазийского «Боинга», захватом Донецка и контрнаступлением под Мариуполем, создавая угрозу большой европейской войны. Аппетит к эскалациям неизбежно ведет к радикализации, но Кремль пасует перед радикализмом. Прибегнув к эскалации, Москва запрещает себе взвешивать риски. Потому режим РФ не может превратиться в стабильный авторитаризм. Прежде эти свойства обеспечивали глобальную эффективность Системы. Три монополии режима - как агента мирового рынка, обладателя ядерного суверенитета и распорядителя, контролирующего население, - неразличимо слились в единой структуре власти. Она гибче советской идеократии, но цена этой гибкости – запрет нормализации. Место институтов заняли откупные и рентные агрегаты власти ad hoc, присвоившие государственные прерогативы.
Финал вскрывает непригодность модели ad hoc для транзита. Она откажет при решении простых задач, но заменить ее нечем. Ландшафт Системы в финале обнаруживает дефицит политических инструментов, необходимых для маневра. Инструментальный голод тянет Кремль к спазмам радикализации в момент ее «сингулярности». Но кинообраз российской сингулярности - не Interstellar. За горизонтом событий Россию ждут непригодные для жизни угодья, на фоне обнажившихся слабостей и серьезных угроз. Это и будет ее первым переходным состоянием.
Тот, кто хочет приготовиться к будущему, должен провести ревизию будущих дефицитов, которые уже видны в сегодняшней российской реальности. Искать их завтра будет уже поздно.
Обсуждение цензуры в российских СМИ закрепило иллюзию, будто решение в её отмене, но это не так. Еще до президентства Путина российское ТВ преобразовалось в инструмент управления стрессами, а с конца девяностых прочно вошло в этот режим. «Кремлевская пропаганда», о которой столько говорят, удовлетворяет спрос на hate vision. Пропаганда в России - лишь сервис силовой политики. Всем, кто хочет поддержать власть, она подсказывает нужные слова и эмоциональный мотив. Рынок пропаганды в РФ, прежде всего рынок покупателя, а не продавца. В финале спрос на hate vision сохранится, и многие захотят его удовлетворить. Кадры неопропа станут демократами, пока останется спрос. В финале СМИ предложат аудиториям наилучшие мишени для ненависти – ангелов «зла» на фоне новых «сил света». Речь вновь пойдет не о концепции реформ, а о лидерах.
Травма лидерства
Покидая Систему, Путин оставляет в ней глубокий травмирующий след. Заместив собой государство, Путин создал привычку к власти несправедливой, зато говорливой. Но говорил он только о тех проблемах, для которых у него было решение, а чаще предлагал себя как защитника от неразрешимых бед. Этот его след останется в постфинальной России. Прекращаясь как «режим Путина», российская Система сохранит выработанные при Путине стандарты политики и способы решать задачи.
Еще одна травма финала – роль лидера РФ как хозяина социалки и её гаранта. Лидер соединяет права распределителя ресурсов, верховного контролера и, главное, – страховщика выплат. В финале за эту необъявленную роль развернется главная борьба. Идея, что роль верховного распорядителя удастся обезличить парламентской моделью, будет отвергнута. Оставшиеся без лидера-гаранта населенцы захотят заполучить гаранта-преемника. Неважно, как его назовут, – важна именно чрезвычайность роли, политики будут ее искать.
Легко догадаться сколь опасны в финале окажутся радикальные проекты реформ - преобразований, требующих сильной исполнительной власти и массовой поддержки приверженцев. До сих пор все вопросы исключительной важности становились в России легитимным поводом к применению насилия. “Революции сверху” оживляли запрос на экстраординарную власть.
Финал вскрывает непригодность модели ad hoc для транзита. Она откажет при решении простых задач, но заменить ее нечем. Ландшафт Системы в финале обнаруживает дефицит политических инструментов, необходимых для маневра. Инструментальный голод тянет Кремль к спазмам радикализации в момент ее «сингулярности». Но кинообраз российской сингулярности - не Interstellar. За горизонтом событий Россию ждут непригодные для жизни угодья, на фоне обнажившихся слабостей и серьезных угроз. Это и будет ее первым переходным состоянием.
Тот, кто хочет приготовиться к будущему, должен провести ревизию будущих дефицитов, которые уже видны в сегодняшней российской реальности. Искать их завтра будет уже поздно.
Обсуждение цензуры в российских СМИ закрепило иллюзию, будто решение в её отмене, но это не так. Еще до президентства Путина российское ТВ преобразовалось в инструмент управления стрессами, а с конца девяностых прочно вошло в этот режим. «Кремлевская пропаганда», о которой столько говорят, удовлетворяет спрос на hate vision. Пропаганда в России - лишь сервис силовой политики. Всем, кто хочет поддержать власть, она подсказывает нужные слова и эмоциональный мотив. Рынок пропаганды в РФ, прежде всего рынок покупателя, а не продавца. В финале спрос на hate vision сохранится, и многие захотят его удовлетворить. Кадры неопропа станут демократами, пока останется спрос. В финале СМИ предложат аудиториям наилучшие мишени для ненависти – ангелов «зла» на фоне новых «сил света». Речь вновь пойдет не о концепции реформ, а о лидерах.
Травма лидерства
Покидая Систему, Путин оставляет в ней глубокий травмирующий след. Заместив собой государство, Путин создал привычку к власти несправедливой, зато говорливой. Но говорил он только о тех проблемах, для которых у него было решение, а чаще предлагал себя как защитника от неразрешимых бед. Этот его след останется в постфинальной России. Прекращаясь как «режим Путина», российская Система сохранит выработанные при Путине стандарты политики и способы решать задачи.
Еще одна травма финала – роль лидера РФ как хозяина социалки и её гаранта. Лидер соединяет права распределителя ресурсов, верховного контролера и, главное, – страховщика выплат. В финале за эту необъявленную роль развернется главная борьба. Идея, что роль верховного распорядителя удастся обезличить парламентской моделью, будет отвергнута. Оставшиеся без лидера-гаранта населенцы захотят заполучить гаранта-преемника. Неважно, как его назовут, – важна именно чрезвычайность роли, политики будут ее искать.
Легко догадаться сколь опасны в финале окажутся радикальные проекты реформ - преобразований, требующих сильной исполнительной власти и массовой поддержки приверженцев. До сих пор все вопросы исключительной важности становились в России легитимным поводом к применению насилия. “Революции сверху” оживляли запрос на экстраординарную власть.
"Стратегический центр власти, популярный и подвижный как ртуть, не связанный правилами, границами и законами был новацией Системы - и стал бедой, ведущей к финалу."
Попытки сдержать власть неизменно били мимо цели, поскольку Кремль управляет экстраординарными состояниями населения. Но, обещая защитить избирателей от катастрофы реальной или мнимой, сам Кремль всегда балансировал на грани нормальности. Теперь эта его функция подорвала возможности лидерской группы.
Неуязвимость центра среди прочего связана с «русским вопросом», не решенным ни в одной из форм государственности. Уйдя от nation building русской/российской политической нации, Центр компенсировал ее централистской унитарностью, имитирующей национальное единство. Политической религией России стала исключительная лояльность путинскому Кремлю. При активизации местных этнократий кремлевский унитаризм намерен выступить линией защиты русских интересов. Однако в финале власть этнократий вырастет, и они превратятся в квази-движения с диаспорами вместо сетей. Консолидация этнократий будет сопровождаться деконсолидацией русских земель; при этом формирование «русских движений» не имеет ни диаспоральной, ни государственной опоры..
Западная политика санкций действенна, однако не там, где ожидалось. Идея антироссийских санкций закрепила мировой миф о личности Путина как причине всего и вся в России. Дебаты о санкциях неумолимо сводятся к теме «Сколько еще у Путина осталось ресурсов - денег, ракет, лояльности?» Но там, где в Системе ищут слабости, она почти неуязвима. Соединив опции прежних русских государственных режимов, власть в России учла ошибки империи, стиснутой между населением, бюрократией и Европой.
Кризисное состояние Системы РФ несомненно, но свидетельствует ли оно о её конце или о норме её поведения? Будет ли финал подобен одному из обсуждаемых сценариев или синхронным всплеском свойств Системы, само- и мироубийственных?
Дискурс финальных сценариев России кружит вокруг ложной идеи о её однородности, считая уже достигнутым то, что России лишь предстоит создать – государственно консолидированное пространство. Но Система не интегрирует страну, она ее «завоевывает», опираясь на глобальные инструменты. Удерживая Россию в режиме «реконкисты», Система объединяет пространство путем его поглощения.
Украинский спазм российской Системы вышиб её из устойчивости, и Система пытается заново в него войти. Что это было – суицидальный ход или головоломный риск в поисках выживания? Риск, без которого Система не знает, как ей продлить себя?
Наслаждение, изнеможение, надрыв
Сегодня перегрузке подверглись все группы обитателей Системы и , вся инфраструктура обеспечения жизнедеятельности. Вероятно ли полное истощение ресурсов Системы? Риск истощения ресурсов в том, что ни Кремль, ни элиты, ни рядовые населенцы впредь не смогут наслаждаться аномальной жизнью Системы. Она стала тоскливой.
Неуязвимость центра среди прочего связана с «русским вопросом», не решенным ни в одной из форм государственности. Уйдя от nation building русской/российской политической нации, Центр компенсировал ее централистской унитарностью, имитирующей национальное единство. Политической религией России стала исключительная лояльность путинскому Кремлю. При активизации местных этнократий кремлевский унитаризм намерен выступить линией защиты русских интересов. Однако в финале власть этнократий вырастет, и они превратятся в квази-движения с диаспорами вместо сетей. Консолидация этнократий будет сопровождаться деконсолидацией русских земель; при этом формирование «русских движений» не имеет ни диаспоральной, ни государственной опоры..
Западная политика санкций действенна, однако не там, где ожидалось. Идея антироссийских санкций закрепила мировой миф о личности Путина как причине всего и вся в России. Дебаты о санкциях неумолимо сводятся к теме «Сколько еще у Путина осталось ресурсов - денег, ракет, лояльности?» Но там, где в Системе ищут слабости, она почти неуязвима. Соединив опции прежних русских государственных режимов, власть в России учла ошибки империи, стиснутой между населением, бюрократией и Европой.
Кризисное состояние Системы РФ несомненно, но свидетельствует ли оно о её конце или о норме её поведения? Будет ли финал подобен одному из обсуждаемых сценариев или синхронным всплеском свойств Системы, само- и мироубийственных?
Дискурс финальных сценариев России кружит вокруг ложной идеи о её однородности, считая уже достигнутым то, что России лишь предстоит создать – государственно консолидированное пространство. Но Система не интегрирует страну, она ее «завоевывает», опираясь на глобальные инструменты. Удерживая Россию в режиме «реконкисты», Система объединяет пространство путем его поглощения.
Украинский спазм российской Системы вышиб её из устойчивости, и Система пытается заново в него войти. Что это было – суицидальный ход или головоломный риск в поисках выживания? Риск, без которого Система не знает, как ей продлить себя?
Наслаждение, изнеможение, надрыв
Сегодня перегрузке подверглись все группы обитателей Системы и , вся инфраструктура обеспечения жизнедеятельности. Вероятно ли полное истощение ресурсов Системы? Риск истощения ресурсов в том, что ни Кремль, ни элиты, ни рядовые населенцы впредь не смогут наслаждаться аномальной жизнью Системы. Она стала тоскливой.
"Эмоциональная скудость при нехватке ресурсов ведет Систему к упадку, но вслед за этим мы встретимся с её реинкарнацией."
Немецкие войска пересекают советскую границу в Червоноградском районе Львовской области Украины 22 июня 1941 года. Источник: Wiki Commons
Когда населенцев не смогут развлечь мировые катастрофы, Система прибегнет к последней карте - начнет радикальную реформу. Ненадолго придет эпоха, где все наслаждаются всем, пока на складах не кончились продовольственные и аптечные запасы.
Мы входим в зону, правила которой неизвестны. Ту зону будущего Системы, которая представима только при ревизии её дефицитных свойств. Речь не только и не столько о ресурсах; среди дефицитов - неумение вести серьезные переговоры и выстраивать прочные коалиции отличающее и российское общество, и истеблишмент. Но этот дефицит далеко не единственный.
Здесь мы «зависаем» между необходимой гипотезой о Greater Sistema - о более широкой Системе и накоплении внутри нее перенапряжений , способных вырваться в любой точке. Читатель ждет ответа на прямой вопрос – чем будет такая будущая Россия, притом что прежняя Россия сегодня идет к финалу, нагнетая непредсказуемость в мире и провоцируя участников мирового порядка к встречным импровизациям? Где мы окажемся таким образом через год-два? Здесь автор вынужден ограничиться рядом догматических утверждений, которые ему нечем подкрепить.
Во-первых, в режим «неуничтожимости» Система РФ входит «без пяти 12», на грани тотальных катастроф. В этот момент она выглядит легкой добычей, а её лидер пребывает в отчаянии, как Сталин 22 июня 1941 года.
Во-вторых, невозможно заранее измерить силу сцепления русских с центром этого вечно недостроенного государства. Эта сила колеблется, иногда падая почти до нуля, но и здесь опасно обольщаться.
В-третьих,
Мы входим в зону, правила которой неизвестны. Ту зону будущего Системы, которая представима только при ревизии её дефицитных свойств. Речь не только и не столько о ресурсах; среди дефицитов - неумение вести серьезные переговоры и выстраивать прочные коалиции отличающее и российское общество, и истеблишмент. Но этот дефицит далеко не единственный.
Здесь мы «зависаем» между необходимой гипотезой о Greater Sistema - о более широкой Системе и накоплении внутри нее перенапряжений , способных вырваться в любой точке. Читатель ждет ответа на прямой вопрос – чем будет такая будущая Россия, притом что прежняя Россия сегодня идет к финалу, нагнетая непредсказуемость в мире и провоцируя участников мирового порядка к встречным импровизациям? Где мы окажемся таким образом через год-два? Здесь автор вынужден ограничиться рядом догматических утверждений, которые ему нечем подкрепить.
Во-первых, в режим «неуничтожимости» Система РФ входит «без пяти 12», на грани тотальных катастроф. В этот момент она выглядит легкой добычей, а её лидер пребывает в отчаянии, как Сталин 22 июня 1941 года.
Во-вторых, невозможно заранее измерить силу сцепления русских с центром этого вечно недостроенного государства. Эта сила колеблется, иногда падая почти до нуля, но и здесь опасно обольщаться.
В-третьих,
"Поскольку в Системе заключено мировое и европейское ядро, которое она сама отвергает, она таит в себе взрывчатый потенциал глобального масштаба."
Но, не будучи ценностным центром, это ядро Системы связано с шарниром её подвижности, с русской «антихрупкостью», резко отличной от antifragility Нассима Талеба, которую я именую словом «верткость».
В-четвертых, выдвину контртезис против себя: полагаю, что модель неуничтожимой верткости Системы, сложившаяся в течение трех десятилетий после краха СССР, также себя исчерпала. Ушли важнейшие типажи Системы, ее несущие роли. Тип русского европейца. Тип кремлевского глобалиста. Тип предприимчивого революционера-разбойника. Тип глазастого русского Левши, вороватого гения, заглядывающегося на западные новинки.
Что же такое финал Системы? Внимательней присмотревшись к предшествующим коллапсам российской государственности, мы не видим механической неизбежности финала. И в 1917, и в 1941, и в 1991 годах есть пучки вариантных сценариев; выбор во всех трех случаях мог оказаться другим, хотя не обязательно более благоприятным для России. Альтернативные сценарии прошлого всегда привлекали визионеров «параллельной истории». Финал Системы – состояние саспенса, несущего населению одновременно радость и горе. Эмоциональная неразбериха, смещение масштабов реального с мнимым, опасного с увлекательным. Каждый из этих эпизодов вел в будущее, чаще такое, которого большинство бы не пожелало, если бы знало о нем заранее. Но было ли мрачное будущее предрешенным?
Не знаю, как заглянуть за горизонт, без которого была немыслима ни одна из российских империй. Что если там нечто необыкновенное – например, нормальное государство Россия?
А пока санкции, присоединяясь к путинским ударам, бьют по устойчивости миропорядка. Они приучают глобальный мир к чрезвычайности как норме – путь, которым Кремль намеревается идти до конца.
В-четвертых, выдвину контртезис против себя: полагаю, что модель неуничтожимой верткости Системы, сложившаяся в течение трех десятилетий после краха СССР, также себя исчерпала. Ушли важнейшие типажи Системы, ее несущие роли. Тип русского европейца. Тип кремлевского глобалиста. Тип предприимчивого революционера-разбойника. Тип глазастого русского Левши, вороватого гения, заглядывающегося на западные новинки.
Что же такое финал Системы? Внимательней присмотревшись к предшествующим коллапсам российской государственности, мы не видим механической неизбежности финала. И в 1917, и в 1941, и в 1991 годах есть пучки вариантных сценариев; выбор во всех трех случаях мог оказаться другим, хотя не обязательно более благоприятным для России. Альтернативные сценарии прошлого всегда привлекали визионеров «параллельной истории». Финал Системы – состояние саспенса, несущего населению одновременно радость и горе. Эмоциональная неразбериха, смещение масштабов реального с мнимым, опасного с увлекательным. Каждый из этих эпизодов вел в будущее, чаще такое, которого большинство бы не пожелало, если бы знало о нем заранее. Но было ли мрачное будущее предрешенным?
Не знаю, как заглянуть за горизонт, без которого была немыслима ни одна из российских империй. Что если там нечто необыкновенное – например, нормальное государство Россия?
А пока санкции, присоединяясь к путинским ударам, бьют по устойчивости миропорядка. Они приучают глобальный мир к чрезвычайности как норме – путь, которым Кремль намеревается идти до конца.
Поделиться статьей
Читайте также
