Политика
Путинисты после (вместо) Путина
15 Сентября 2022
Андрей Колесников
Старший научный сотрудник, Фонд Карнеги за международный мир
После успешного контрнаступления украинских вооруженных сил в России заметно активизировались «милитаристы» - те, кто недоволен недостаточной решительностью Кремля. Андрей Колесников размышляет о том, можно ли ожидать, что власть окажется в руках «партии войны до победного конца».
Владимир Путин, министр обороны Сергей Шойгу (слева) и начальник Генерального штаба Вооруженных Сил Валерий Герасимов наблюдают за стратегическими командно-штабными учениями «Восток-2022». Приморский край, сентябрь 2022 г. Источник: Wiki Commons
После первых успехов украинского контрнаступления голоса «ястребов», требующих радикализации боевых действий стали слышны более чем отчетливо. Одни требуют всеобщей мобилизации, как, например, депутат Госдумы Михаил Шеремет, другие, как например, военкор Владимир Сладков (люди «ждут, когда начнут, когда мы ударим так, что противник окажется на пятой точке, в нокауте), настаивают на тотальном разрушении критической инфраструктуры Украины, то есть ударов по гражданским объектам, а третьи уже недовольны Путиным как стратегом. Рамзан Кадыров даже поставил под сомнение компетентность министра обороны Сергея Шойгу.
Возможна ли более жесткая версия путинизма?
Получается, что в стане сторонников войны – раскол. Раскол на поддерживающих Путина и тех, для кого он слишком мягкий и нерешительный лидер. На тех, кто требует войны до полного разрушения Украины, и тех, кто устал от постоянного напряжения, хотел бы зафиксировать убытки (которые могут быть представлены как «победа») и предпочел бы мирные переговоры.
Разумеется, слышнее голоса радикалов. Отсюда и опасения, что они становятся реальной политической силой, которая способна стать бóльшим «Путиным», чем даже сам Путин – бóльшими консерваторами и бóльшими милитаристами. А также сохранить и развить еще более жесткую версию путинизма после Путина. (Впрочем, нельзя исключить и того, что радикализация дискурса, в действительности имеет целью подготовить общественное мнение к более жестким действиям российской стороны именно в отношении инфраструктуры и гражданского населения Украины.)
Однако, оценивая возможность прихода к власти «партии войны до победного конца», нужно учитывать некоторые обстоятельства. Во-первых, трудно себе представить еще более жесткую версию неопатримониального правления, основанную на ультраконсервативной идеологии и ренториентированной (rent-seeking) государственной экономике.
Во-вторых, Путин покрывает своей политикой и идеологией огромные массы людей – он сам и его риторика, его действия, в том числе военные, все еще привлекательны для миллионов, в том числе настроенных радикально.
В-третьих, чтобы взять власть, нужно консолидировать и элиты, и массы вокруг новых фигур, а этим фигурам необходимо как минимум обрести способность формировать прочные коалиции внутри самого истеблишмента, что очень сложно сделать технологически. Увлечь массы ультрарадикальными идеями можно, но пока им хватает Путина, а в целом они предпочитают демобилизацию мобилизации, то есть частную жизнь и поддержку армии с собственного дивана – личному участию в войнах.
В-четвертых, репрессивной машине, конечно, важно уничтожать прежде всего либеральную оппозицию и гражданское общество, но и чрезмерно радикальные деятели и организации, действующие с ультраконсервативного фланга, могут быть подавлены с той же эффективностью и жестокостью. Вряд ли Путин потерпит конкуренцию в той нише, где он сам является безраздельным хозяином.
«Салонные разговоры» политических знатоков, о том, что в России может появиться поколение, аналогичное генерации ветеранов вьетнамской или афганской войн, в определенной степени, но это все-таки не целое поколение, а лишь его фрустрированная часть. К тому же, как мы видим, среди тех, кто воюет, много солдат, вынужденным образом оказавшихся на фронте, не желающих воевать, не понимающих за что и ради чего они кладут свои жизни. Раз уж, как говорит Путин, русские с украинцами – один народ, получается, что битва идет с собственным народом, а неонацистов среди мирного населения как-то не наблюдается.
Это означает, что ветераны «специальной военной операции» необязательно в массе своей окажутся травмированными войной сторонниками тотальной фашизации и всеобщего насилия. Трудно говорить и о том, что они могут политически самоорганизоваться, даже если у них будет поддержка радикалов в соцсетях, идеология от Александра Дугина, деньги от православного олигарха Константина Малофеева и человеческие и информационные ресурсы от «кремлевского повара» Евгения Пригожина.
Возможна ли более жесткая версия путинизма?
Получается, что в стане сторонников войны – раскол. Раскол на поддерживающих Путина и тех, для кого он слишком мягкий и нерешительный лидер. На тех, кто требует войны до полного разрушения Украины, и тех, кто устал от постоянного напряжения, хотел бы зафиксировать убытки (которые могут быть представлены как «победа») и предпочел бы мирные переговоры.
Разумеется, слышнее голоса радикалов. Отсюда и опасения, что они становятся реальной политической силой, которая способна стать бóльшим «Путиным», чем даже сам Путин – бóльшими консерваторами и бóльшими милитаристами. А также сохранить и развить еще более жесткую версию путинизма после Путина. (Впрочем, нельзя исключить и того, что радикализация дискурса, в действительности имеет целью подготовить общественное мнение к более жестким действиям российской стороны именно в отношении инфраструктуры и гражданского населения Украины.)
Однако, оценивая возможность прихода к власти «партии войны до победного конца», нужно учитывать некоторые обстоятельства. Во-первых, трудно себе представить еще более жесткую версию неопатримониального правления, основанную на ультраконсервативной идеологии и ренториентированной (rent-seeking) государственной экономике.
Во-вторых, Путин покрывает своей политикой и идеологией огромные массы людей – он сам и его риторика, его действия, в том числе военные, все еще привлекательны для миллионов, в том числе настроенных радикально.
В-третьих, чтобы взять власть, нужно консолидировать и элиты, и массы вокруг новых фигур, а этим фигурам необходимо как минимум обрести способность формировать прочные коалиции внутри самого истеблишмента, что очень сложно сделать технологически. Увлечь массы ультрарадикальными идеями можно, но пока им хватает Путина, а в целом они предпочитают демобилизацию мобилизации, то есть частную жизнь и поддержку армии с собственного дивана – личному участию в войнах.
В-четвертых, репрессивной машине, конечно, важно уничтожать прежде всего либеральную оппозицию и гражданское общество, но и чрезмерно радикальные деятели и организации, действующие с ультраконсервативного фланга, могут быть подавлены с той же эффективностью и жестокостью. Вряд ли Путин потерпит конкуренцию в той нише, где он сам является безраздельным хозяином.
«Салонные разговоры» политических знатоков, о том, что в России может появиться поколение, аналогичное генерации ветеранов вьетнамской или афганской войн, в определенной степени, но это все-таки не целое поколение, а лишь его фрустрированная часть. К тому же, как мы видим, среди тех, кто воюет, много солдат, вынужденным образом оказавшихся на фронте, не желающих воевать, не понимающих за что и ради чего они кладут свои жизни. Раз уж, как говорит Путин, русские с украинцами – один народ, получается, что битва идет с собственным народом, а неонацистов среди мирного населения как-то не наблюдается.
Это означает, что ветераны «специальной военной операции» необязательно в массе своей окажутся травмированными войной сторонниками тотальной фашизации и всеобщего насилия. Трудно говорить и о том, что они могут политически самоорганизоваться, даже если у них будет поддержка радикалов в соцсетях, идеология от Александра Дугина, деньги от православного олигарха Константина Малофеева и человеческие и информационные ресурсы от «кремлевского повара» Евгения Пригожина.
“И еще раз – степень радикальности самого Путина такова, что переиграть его на поле жестокости и идеологической архаичности чрезвычайно непросто."
У него же сохраняется монополия на легитимное и нелегитимное, в том числе иррациональное и чрезмерное, насилие.
Владимир Путин вступает в должность президента России, 2018. Источник: Wiki Commons
Система полностью готова подавлять и крушить «своих»
В течение долгих лет само правление Путина иной раз оправдывалось многими представителями либеральных элит тем, что в том случае, если власть ослабит авторитарный контроль и/или допустит по-настоящему конкурентные выборы, в стране победят фашиствующие радикалы. А Путин и его тип правления в этом смысле – чрезвычайно рациональны и защищают самих либералов и модернизацию России от неразумных фашизоидных масс. Мотивация – совершенно в логике знаменитого сборника статей «Вехи» (1909 год), где философ Михаил Гершензон написал следующее: «Нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом – бояться мы его должны <...> и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной». Доказательств этому мы так и не увидели, зато увидели другое – как мягкий авторитаризм Путина перерос в патримониальную диктатуру и войну, мотивированную имперскими химерами.
Едва ли возможно появление третьей силы в обстоятельствах сегодняшнего жестко авторитарного режима с элементами тоталитаризма - режима, который полностью подмял под себя политические процессы и институты, колонизировал собственное гражданское общество и представляет собой единую систему, которая не потерпит существования не то что третьей, а даже второй альтернативной силы. И если надо будет подавлять и крушить своих – система к этому готова.
Другой аспект этого разговора – будущее. Не придет ли к власти ультраконсервативная и радикальная третья сила к власти уже после Путина? Конечно, после ухода Путина спектр открывшихся возможностей окажется весьма разнообразным. Теоретически станут возможными и транзит к демократии, и переход к еще более впечатляющей идеологизированной диктатуре, сторонники которой, спекулируя, например, на тяжелом экономическом положении страны и послевоенном синдроме унижения (если таковой возникнет), смогут привлечь симпатии масс.
Последний сценарий возможен, только если Путин не выстроит систему, которая уже после его ухода сможет осуществлять превентивный контроль за деталями возможного транзита в том виде, в каком его хотел бы видеть сам российский автократ. Пока, и сам Путин, и его элиты придерживаются принципа «После нас хоть потоп!». И это делает политические и экономические перспективы еще более непредсказуемыми.
В течение долгих лет само правление Путина иной раз оправдывалось многими представителями либеральных элит тем, что в том случае, если власть ослабит авторитарный контроль и/или допустит по-настоящему конкурентные выборы, в стране победят фашиствующие радикалы. А Путин и его тип правления в этом смысле – чрезвычайно рациональны и защищают самих либералов и модернизацию России от неразумных фашизоидных масс. Мотивация – совершенно в логике знаменитого сборника статей «Вехи» (1909 год), где философ Михаил Гершензон написал следующее: «Нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом – бояться мы его должны <...> и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной». Доказательств этому мы так и не увидели, зато увидели другое – как мягкий авторитаризм Путина перерос в патримониальную диктатуру и войну, мотивированную имперскими химерами.
Едва ли возможно появление третьей силы в обстоятельствах сегодняшнего жестко авторитарного режима с элементами тоталитаризма - режима, который полностью подмял под себя политические процессы и институты, колонизировал собственное гражданское общество и представляет собой единую систему, которая не потерпит существования не то что третьей, а даже второй альтернативной силы. И если надо будет подавлять и крушить своих – система к этому готова.
Другой аспект этого разговора – будущее. Не придет ли к власти ультраконсервативная и радикальная третья сила к власти уже после Путина? Конечно, после ухода Путина спектр открывшихся возможностей окажется весьма разнообразным. Теоретически станут возможными и транзит к демократии, и переход к еще более впечатляющей идеологизированной диктатуре, сторонники которой, спекулируя, например, на тяжелом экономическом положении страны и послевоенном синдроме унижения (если таковой возникнет), смогут привлечь симпатии масс.
Последний сценарий возможен, только если Путин не выстроит систему, которая уже после его ухода сможет осуществлять превентивный контроль за деталями возможного транзита в том виде, в каком его хотел бы видеть сам российский автократ. Пока, и сам Путин, и его элиты придерживаются принципа «После нас хоть потоп!». И это делает политические и экономические перспективы еще более непредсказуемыми.
Поделиться статьей
Читайте также
