ОБЩЕСТВО
Возвратный тоталитаризм
2 Мая 2022
Лев Гудков
Лев Гудков
Лев Гудков, специальный научный советник Левада-центра, о консервативном сдвиге в российском обществе и о том, как иллюзии, питаемые некоторыми представителями либерального лагеря, мешали им сформировать реалистичное мнение о репрессивной политике в стране и о растущей опасности войны с Украиной.
Читать далее: Лев Гудков, Возвратный тоталитаризм (Москва: Новое Литературное Обозрение, 2022).
Тренды, фиксируемые опросами общественного мнения, указывали на то, что усиление авторитарного режима воспринимается скорее с одобрением, хотя и не всеми категориями населения, и не всегда. Периодически возникали ситуации (в 2005, 2010-2013, 2018 годах), отмеченные ростом массового недовольства и снижением поддержки «национального лидера», антипутинскими демонстрациями. Но сильного, организованного политического сопротивления антидемократическому режиму практически не было. Опросы общественного мнения – не лучший способ социологического исследования социетальных или даже - институциональных трансформаций, поскольку обращение к такому материалу требует дополнительно учета того, как сами структурные изменения отражаются в массовом сознании, в групповых мнениях о текущих процессах. Но других возможностей в России нет, поскольку изучение изменений в других предметных сферах практически отсутствуют из-за подчиненности власти академических и университетских государственных организаций, могущих проводить подобную работу.
Наивная вера в детерминированность демократического транзита России к концу 1990-х годов заметно ослабла, превратившись в идеологию прозападного образованного меньшинства.
Тренды, фиксируемые опросами общественного мнения, указывали на то, что усиление авторитарного режима воспринимается скорее с одобрением, хотя и не всеми категориями населения, и не всегда. Периодически возникали ситуации (в 2005, 2010-2013, 2018 годах), отмеченные ростом массового недовольства и снижением поддержки «национального лидера», антипутинскими демонстрациями. Но сильного, организованного политического сопротивления антидемократическому режиму практически не было. Опросы общественного мнения – не лучший способ социологического исследования социетальных или даже - институциональных трансформаций, поскольку обращение к такому материалу требует дополнительно учета того, как сами структурные изменения отражаются в массовом сознании, в групповых мнениях о текущих процессах. Но других возможностей в России нет, поскольку изучение изменений в других предметных сферах практически отсутствуют из-за подчиненности власти академических и университетских государственных организаций, могущих проводить подобную работу.
Наивная вера в детерминированность демократического транзита России к концу 1990-х годов заметно ослабла, превратившись в идеологию прозападного образованного меньшинства.
"Теряя связь с настроениями бедного, депрессивного и дезориентированного социального большинства, российские либералы все сильнее замыкались в своем ограниченном пространстве."
Владимир Путин с людьми на Красной площади, 2012. Источник: Freestockimages
Для них концепции транзита стали не методологией исследования или предписанными практиками политического действия, а основанием групповой идентичности и самоизоляции. Чем более выраженными становились проявления авторитаризма и централизации власти, тем сильнее проявлялась в этой общественной среде психологическая защита от неприятных фактов и реальности политики Путина. Хватаясь за свидетельства протестной активности, которые могли быть аргументом в пользу веры в близкий конец этой власти ("…мы присутствуем при агонии путинского режима"), остатки демократической общественности в России теряли способность к пониманию и трезвому анализу процессов реставрации тоталитаризма в современной России.
Никакие свидетельства изменений общества (рост милитаризма и популярности армии и политической полиции – КГБ-ФСБ, "ностальгия" по СССР и по Сталину, отказ от проработки советского прошлого и признания преступления советского государства против общества, влияние крайне реакционной и фундаменталистской, антидемократически настроенной РПЦ, расширение цензуры, все более жесткий контроль над СМИ, системой образования, культурой и т.п.) не принимались во внимание и отвергались как надуманные "страшилки" и изощренная работа скрытых агентов власти.
В итоге эта часть либерально настроенного общества в России, постоянно опаздывала с диагнозом событий, оказывалась слепой или интеллектуально и морально беспомощной и перед уничтожением федерализма, и перед неожиданной для нее войной с Грузией, и перед аннексией Крыма и – что уже совсем непростительно – перед преступной войной Путина с Украиной.
Причины этой "незрелости" (помимо корпоративных интересов этой среды) можно свести к нескольким обстоятельствам:
Никакие свидетельства изменений общества (рост милитаризма и популярности армии и политической полиции – КГБ-ФСБ, "ностальгия" по СССР и по Сталину, отказ от проработки советского прошлого и признания преступления советского государства против общества, влияние крайне реакционной и фундаменталистской, антидемократически настроенной РПЦ, расширение цензуры, все более жесткий контроль над СМИ, системой образования, культурой и т.п.) не принимались во внимание и отвергались как надуманные "страшилки" и изощренная работа скрытых агентов власти.
В итоге эта часть либерально настроенного общества в России, постоянно опаздывала с диагнозом событий, оказывалась слепой или интеллектуально и морально беспомощной и перед уничтожением федерализма, и перед неожиданной для нее войной с Грузией, и перед аннексией Крыма и – что уже совсем непростительно – перед преступной войной Путина с Украиной.
Причины этой "незрелости" (помимо корпоративных интересов этой среды) можно свести к нескольким обстоятельствам:
(1) отсутствие представлений о "субъектности" социальных трансформаций. За этим неявно стоит идея, что трансплантация рыночных и демократических институтов ("таких как на Западе") станет полноценной заменой централизованной плановой экономики и советской партийно-политической системы, что в свою очередь станет фактором рождения и усиления влияния «среднего класса» как основы демократии, свободы и защиты прав человека.
"Российский 'средний класс' действительно возник, но, в отличие от западных аналогов и образцов стратификации, этот 'класс' оказался по существу коррумпированной государственной бюрократией и аффилированным с ней бизнесом"
интересы, которых никак не были связаны с ценностями демократии, свободы и человеческого достоинства. После передела государственной собственности, социальный и политический инстинкт это "класса" выразился в стремлении к прекращению реформ и консервации системы (к путинской "политики стабилизации");
(2) непониманию инерционности или правильнее – механизмов воспроизводства социальных институтов, обусловливающих характер политической и гражданской культуры российского населения, нормы повседневного поведения и практических ориентаций основной массы обычных людей. (Эти особенности устойчивости «социалистических представлений» часто называют государственным патернализмом, хотя правильнее было бы говорить об инерции культуры тоталитаризма). Двадцать лет либералы предавались разговорам о "слабых", "дефектных", "спящих" институтах, о "честных выборах", не отдавая себя отчет, что ничего не было сделано ими же для защиты этих новых институтов. Идея люстрации была почти сразу же отвергнута, суд над КПСС провалился, а значит – не было никакого понимания, что необходима принципиально иная кадровая политика, включающая не только чистку от прежних функционеров как защиту от реставрации, но и подготовка нового чиновничества с другим образом мыслей, морали, сознанием долгом перед обществом и т.п. Этим ситуация в России принципиально отличалась от того, как вели себя реформаторы и демократические политики в странах Восточной и Центральной Европы.
(2) непониманию инерционности или правильнее – механизмов воспроизводства социальных институтов, обусловливающих характер политической и гражданской культуры российского населения, нормы повседневного поведения и практических ориентаций основной массы обычных людей. (Эти особенности устойчивости «социалистических представлений» часто называют государственным патернализмом, хотя правильнее было бы говорить об инерции культуры тоталитаризма). Двадцать лет либералы предавались разговорам о "слабых", "дефектных", "спящих" институтах, о "честных выборах", не отдавая себя отчет, что ничего не было сделано ими же для защиты этих новых институтов. Идея люстрации была почти сразу же отвергнута, суд над КПСС провалился, а значит – не было никакого понимания, что необходима принципиально иная кадровая политика, включающая не только чистку от прежних функционеров как защиту от реставрации, но и подготовка нового чиновничества с другим образом мыслей, морали, сознанием долгом перед обществом и т.п. Этим ситуация в России принципиально отличалась от того, как вели себя реформаторы и демократические политики в странах Восточной и Центральной Европы.
Акция "Студенческий десант 2021". Источник: VK
В отличие от демократов, ослабленные, но не уничтоженные институты тоталитарной системы (в первую очередь – ее силовой и репрессивный блок, а также судейская и правоохранительная система) сохранили свои репродуктивные механизмы – закрытые корпоративные образовательные учреждения (Академии и военные вузы в армии, в МВД, КГБ-ФСБ, прокуратуре, практика подготовки судей и др.), не доступные гражданскому контролю. Резко ужесточился идеологический контроль над сферой массового (типового) и высшего образования, где на первое место все чаще выдвигается не цель просвещения, а воспитание "патриотизма", то есть воспроизводство основных стандартов и принципов советской государственной социализации со всеми мифами и стереотипами «особого пути», миссии русского народа, традиций Великой державы, героического прошлого империи и ее воинской славы.
Поэтому в отличие от доминирующего в российских социальных науках транзитологического подхода, для понимание причин несостоятельности демократии в России требовался принципиально иная методология анализа и исследования, позволяющая видеть взаимосвязанность различных явлений:
Поэтому в отличие от доминирующего в российских социальных науках транзитологического подхода, для понимание причин несостоятельности демократии в России требовался принципиально иная методология анализа и исследования, позволяющая видеть взаимосвязанность различных явлений:
- системный характер функционирования разнопорядковых институтов (организации власти, образования, полиции, суда, СМИ и др.),
- их генезис (воспроизводство протяженных во времени институтов),
- особенности социальной структуры (одномерности социальной стратификации), определяющие характер легитимации власти и задающие отношение к советскому прошлому - к сталинскому террору, к Великой Отечественной войне, к Октябрьской революции 1917 года, к периоду брежневского застоя.
За Кремлём, 2022. Источник: VK
Без учета этих моментов оказывается закрытым для понимания характер массовой политической культуры, сохраняющей все навыки массовой пассивной адаптации к репрессивному государству, а значит –культура насилия, общественный аморализм, дефициты социального доверия и т.п.
Единственной научной парадигмой, открывающей возможности как структурного анализа институциональной системы, так и ее генезиса (исторических изменений), оказывается парадигма «тоталитаризма». Она представляет собой совокупность концепций и теорий, которые дают возможность общего языка для описания и сравнительно-типологического исследования процессов советского тоталитаризма, его распада и нынешней частичной регенерации. Исходный смысл понятия "тоталитаризм" ( в той форме, в которой он возник в 1920-30-х годах) связан с беспрецедентной экспансией государства, в сферы жизни общества, которые ранее не были предметом деятельности государства, появлением принципиально новых практик регламентации, контроля, принуждения населения к подчинению.
Тоталитарные режимы упраздняли автономию и самостоятельность, независимость от власти социальных сфер общества – экономики), образования и воспитания молодого поколения, культуры, искусства и литературы, частной и повседневной жизни, религии, гражданского общества, науки, спорта, досуга и проч. Террор и репрессии были производными от этой философии и практики тотальной власти, претендующей на абсолютный диктат во всех областях общественной жизни. Масштабы и практики террора могут очень различаться от страны к стране. Важно другое - любые идеи, гражданские образования, формы солидарности, социальные интересы, не совпадающие с «интересами государства», должны в этом плане трактоваться как внесенные извне, иностранные, результат заговора вражеских сил, агентов, подрывных сил или отсталых, неразвитых, несознательных, извращенных взглядов и убеждений. "Целое" в таких социальных системах задается только, исходя из логики установления вертикально-иерархического социального порядка, венчаемого вождем, национальным лидером, "сувереном" (если использовать термин Карла Шмитта), который способен объявить чрезвычайное положение, отменяющее предыдущие законы и нормы поведения и взаимодействия, и устанавливать законы и порядок по своему усмотрению.
В моей книге "Возвратный тоталитаризм" я рассматриваю три круга идей. Первый, обозначенный как "Технология массовой консервативной мобилизации" связан с политикой режима, предшествующей аннексии Крыма, и националистической эйфории 2014 года, сами механизмы массового возбуждения и последующий спад поддержки власти.
Единственной научной парадигмой, открывающей возможности как структурного анализа институциональной системы, так и ее генезиса (исторических изменений), оказывается парадигма «тоталитаризма». Она представляет собой совокупность концепций и теорий, которые дают возможность общего языка для описания и сравнительно-типологического исследования процессов советского тоталитаризма, его распада и нынешней частичной регенерации. Исходный смысл понятия "тоталитаризм" ( в той форме, в которой он возник в 1920-30-х годах) связан с беспрецедентной экспансией государства, в сферы жизни общества, которые ранее не были предметом деятельности государства, появлением принципиально новых практик регламентации, контроля, принуждения населения к подчинению.
Тоталитарные режимы упраздняли автономию и самостоятельность, независимость от власти социальных сфер общества – экономики), образования и воспитания молодого поколения, культуры, искусства и литературы, частной и повседневной жизни, религии, гражданского общества, науки, спорта, досуга и проч. Террор и репрессии были производными от этой философии и практики тотальной власти, претендующей на абсолютный диктат во всех областях общественной жизни. Масштабы и практики террора могут очень различаться от страны к стране. Важно другое - любые идеи, гражданские образования, формы солидарности, социальные интересы, не совпадающие с «интересами государства», должны в этом плане трактоваться как внесенные извне, иностранные, результат заговора вражеских сил, агентов, подрывных сил или отсталых, неразвитых, несознательных, извращенных взглядов и убеждений. "Целое" в таких социальных системах задается только, исходя из логики установления вертикально-иерархического социального порядка, венчаемого вождем, национальным лидером, "сувереном" (если использовать термин Карла Шмитта), который способен объявить чрезвычайное положение, отменяющее предыдущие законы и нормы поведения и взаимодействия, и устанавливать законы и порядок по своему усмотрению.
В моей книге "Возвратный тоталитаризм" я рассматриваю три круга идей. Первый, обозначенный как "Технология массовой консервативной мобилизации" связан с политикой режима, предшествующей аннексии Крыма, и националистической эйфории 2014 года, сами механизмы массового возбуждения и последующий спад поддержки власти.
"Условиями массовой негативной мобилизации и консолидации общества вокруг власти являются активация ресурсов русского ресентиментного национализма."
Имеются в виду травма распада СССР и кризис коллективной идентичности, эксплуатация пропагандой комплексов обиды, «жертвы», образа «врага» как конституирующего фактора реальности, соответственно, усиление значимости антиамериканизма и целенаправленной антиукраинской политики.
Второе направление - "Институциональные и культурные ресурсы регенерации репрессивного социального порядка" - представляет собой анализ символических ресурсов путинского режима и механизмы авторитарной регрессии массовой культуры, порождающие общественную пассивность населения. Это направление включает в себя разбор представлений об «истории» и культурном времени советского и постсоветского общества, а также о динамике и функции мифов о революции, о Сталине и других смысловых образованиях, которые воплощают «коллективные ценности» и символы национального величия. При этом, режим объявляет своей монополией и политическим приоритетом право репрезентировать и защищать "коллективные" символы и ценности.
Второе направление - "Институциональные и культурные ресурсы регенерации репрессивного социального порядка" - представляет собой анализ символических ресурсов путинского режима и механизмы авторитарной регрессии массовой культуры, порождающие общественную пассивность населения. Это направление включает в себя разбор представлений об «истории» и культурном времени советского и постсоветского общества, а также о динамике и функции мифов о революции, о Сталине и других смысловых образованиях, которые воплощают «коллективные ценности» и символы национального величия. При этом, режим объявляет своей монополией и политическим приоритетом право репрезентировать и защищать "коллективные" символы и ценности.
"Режим объявляет своей монополией и политическим приоритетом право репрезентировать и защищать 'коллективные' символы и ценности."
Тем самым значения частной жизни, достоинство отдельного человека, его свободы и автономии низводятся до ничтожности. Насилие, проявляемое государством в подавлении любых проявлений протеста против такой политики, порождает разнообразные формы приспособления к режиму, ставшему «суверенным» по отношению к обществу. Среди форм приспособления - лицемерие, коррупцию, двоемыслия, и демонстративная лояльность власти. В этом же заключаются и причины сильнейшего отчуждения от политики, отказа от участия в ней или в деятельности организаций гражданского общества (такой «эскапизм» оправдывается неявным неуважением или презрением к существующей власти). Оборотной стороной этой адаптации к репрессивному государства оказывается дефицит человеческого «доверия», как межличностного, так и – институционального доверия. Межстрановые исследования ISSP (International Social Survey Programme ), в которых постоянно участвует Левада-центр наряду с другими 30-40 участниками, указывают на то, что Россия по индексам доверия находится в нижней части списка, ранжированного по степени солидарности и доверия.
Государственная статистика показывает общее снижение с середины 2000-х годов показателей аномии и социальной дезорганизации (преступности, самоубийств, алкоголизма и т.п.). Однако это не означает уменьшения объемов реального насилия в обществе. Децентрализованное насилие 1990-х годов трансформируется в насилие централизованного, но коррумпированного государства, защищающего интересы высшей власти, правящих кланов и бюрократии, включая и полный произвол по отношению к обычным людям. Отсутствие какой-либо возможности защиты населением своих прав, неверие в справедливость и честность российских судов, массовое сознание собственного бесправия, особенно перед жестокостью и беззаконием полиции, воспроизводит культуру массовой апатии, цинизма и аморализма, которыми характеризуется самоощущение человека в тоталитарном и посттоталитарном государстве. Взаимоотношения населения с институтами насилия, порождают психологию «выученной беспомощности» и покорности.
Отдельное внимание в книге уделено причинным взаимосвязям между социальной структурой российского общества и его ограниченной социальной и интеллектуальной вменяемостью, а значит - и ограниченной дееспособностью россиян, их пассивностью в общественно-политическом пространстве.
Выстраиваемая вертикаль власти означала стерилизацию заявленных, но не реализованных институтов российской демократии – социальных механизмов и возможностей презентации общественных интересов. Речь идет о запрете региональных партий, об отказе в регистрации и прессинг оппозиционных политических партий, подавление организаций гражданского общества).
Государственная статистика показывает общее снижение с середины 2000-х годов показателей аномии и социальной дезорганизации (преступности, самоубийств, алкоголизма и т.п.). Однако это не означает уменьшения объемов реального насилия в обществе. Децентрализованное насилие 1990-х годов трансформируется в насилие централизованного, но коррумпированного государства, защищающего интересы высшей власти, правящих кланов и бюрократии, включая и полный произвол по отношению к обычным людям. Отсутствие какой-либо возможности защиты населением своих прав, неверие в справедливость и честность российских судов, массовое сознание собственного бесправия, особенно перед жестокостью и беззаконием полиции, воспроизводит культуру массовой апатии, цинизма и аморализма, которыми характеризуется самоощущение человека в тоталитарном и посттоталитарном государстве. Взаимоотношения населения с институтами насилия, порождают психологию «выученной беспомощности» и покорности.
Отдельное внимание в книге уделено причинным взаимосвязям между социальной структурой российского общества и его ограниченной социальной и интеллектуальной вменяемостью, а значит - и ограниченной дееспособностью россиян, их пассивностью в общественно-политическом пространстве.
Выстраиваемая вертикаль власти означала стерилизацию заявленных, но не реализованных институтов российской демократии – социальных механизмов и возможностей презентации общественных интересов. Речь идет о запрете региональных партий, об отказе в регистрации и прессинг оппозиционных политических партий, подавление организаций гражданского общества).
"Выстраивание путинской конструкции централизованной власти предполагает уничтожение условий и оснований для низового самоуправления и межгрупповых коммуникаций – базовых принципов демократии."
Российская пропаганда в зарубежных публикациях, 2022. Источник: VK
Такое состояние делало местное сообщество безответственным и зависимым от центра, его милости и произвола, создавая условия и для коррупции низового чиновничества и бизнеса, и лояльности населения вышестоящему начальству. Важнейшим фактором формирования тотальной (единой) системы управления, административного, внеправовогонадзора над сферой экономики становится цензура в СМИ, идеологические интервенции в образовании, культуре, репрессии против религиозных объединений и другие формы уничтожения плюрализма групповых интересов. С подавлением механизмов репродукции политической системы прекращается циркуляция элит. Выборы превращаются в декорации или фикцию, их заменяют характерные для тоталитаризма процедуры кооптации во власть, обеспечивающие устойчивость и консервацию действующей власти. «Вертикаль» - по своей семантике и логике - не имеет других оснований для оправдания и условий своего признания, кроме фиктивного прошлого – величия целого, символов «государства», стоящих над всеми ценностями частной или повседневной жизни, других институтов, которых она лишает автономности и собственного смысла существования. Обращение к архаике призвано девальвировать или стерилизовать ценности личности и человеческого достоинства, свободы отдельного человека, его права, тем самым возвышая в глазах подданных статус правителя государства, хранителя духовных традиций и жизненных сил "народа"; опора на архаику укрепляет "симфонию власти и народа" и позволяет переосмыслить государство как своего рода церковь или квазитеократическое образование.
Изменение законодательства усилило влияние ФСБ, генералитета, прокуратуры, следственного комитета и других тотальных и силовых институтов на политические решения, а значит - и на атмосферу в обществе. Именно эти структуры политической и уголовной полиции, МВД, Росгвардии, армии, предназначенной в первую очередь для экспансионистских и карательных задач, в минимальной степени подверглись реформам в постсоветские годы, став идеологическим питомником для взращивания самых реакционных, традиционалистских, имперских и антилиберальных представлений. Они сыграли свое важнейшую роль в мобилизации антизападных и имперских настроений в обществе в ходе аннексии Крыма, дав мощный толчок реставрации стереотипов советского (сталинского) времени.
Изменение законодательства усилило влияние ФСБ, генералитета, прокуратуры, следственного комитета и других тотальных и силовых институтов на политические решения, а значит - и на атмосферу в обществе. Именно эти структуры политической и уголовной полиции, МВД, Росгвардии, армии, предназначенной в первую очередь для экспансионистских и карательных задач, в минимальной степени подверглись реформам в постсоветские годы, став идеологическим питомником для взращивания самых реакционных, традиционалистских, имперских и антилиберальных представлений. Они сыграли свое важнейшую роль в мобилизации антизападных и имперских настроений в обществе в ходе аннексии Крыма, дав мощный толчок реставрации стереотипов советского (сталинского) времени.
"Сверху населению навязываются и утверждаются как норма человеческие свойства и добродетели, характерные для тоталитарных обществ: агрессивность, ненависть к другим, вызывающие соответственно, страх и диффузную тревожность, недоверие, подозрительность и убежденность в низменных мотивах поведения большинства людей."
Эти качества расцениваются как естественные или органические их свойства. Одновременно проводится мысль, что только люди, объединенные в государство, подчиненные государству ("Единая Россия", "в единстве мы непобедимы") обретают спокойствие, уверенность в себе и других, защиту от врагов и гарантии благополучия в частной жизни, поскольку лишь государство (тотальный аппарат принуждения) в состоянии сдерживать природное зло в человеке.
Третий круг идей, озаглавленный "Возможности диагноза", посвящен теоретической проблематике рецидива тоталитаризма в России и сложностям осознания этого процесса, его последствий, а также концепции Юрия Левады о «советском человеке» как условию воспроизводства государства насилия. Интеллектуальное снижение уровня гуманитарных и социальных наук в России отражает общий процесс ценностной девальвации, примитивизации социальных отношений, подчиненных давлению государства, стремящегося быть тотальным. Перспективы социологии в России связаны с выходом исследователей из-под контроля государства. Но этого явно недостаточно. Развитие социальных наук предполагает расширение представлений об антропологических типах, лежащих в основе социальных процессов и взаимодействий, а значит – необходимость междисциплинарных исследований, в особенности тех зон, которые сегодня табуированы общественным сознанием.
Третий круг идей, озаглавленный "Возможности диагноза", посвящен теоретической проблематике рецидива тоталитаризма в России и сложностям осознания этого процесса, его последствий, а также концепции Юрия Левады о «советском человеке» как условию воспроизводства государства насилия. Интеллектуальное снижение уровня гуманитарных и социальных наук в России отражает общий процесс ценностной девальвации, примитивизации социальных отношений, подчиненных давлению государства, стремящегося быть тотальным. Перспективы социологии в России связаны с выходом исследователей из-под контроля государства. Но этого явно недостаточно. Развитие социальных наук предполагает расширение представлений об антропологических типах, лежащих в основе социальных процессов и взаимодействий, а значит – необходимость междисциплинарных исследований, в особенности тех зон, которые сегодня табуированы общественным сознанием.
Поделиться статьей
Читайте также
