Общество
Общество на антидепрессантах: как накопление массовой тревожности разъедает фундамент режима
8 Ноября 2022
Андрей Колесников
Старший научный сотрудник, Фонд Карнеги за международный мир
Продолжительная война с широкой мобилизацией – беспрецедентна для постсоветского периода и позднесоветских десятилетий, пишет Андрей Колесников. Может ли длящийся шок вылиться в недовольство самим политическим режимом?
Мобилизация, объявленная Путиным в конце сентября, вызвала шок и тревогу в российском обществе. На фотографии женщины протестуют против мобилизации в Махачкале, Дагестан. Cентябрь 2022 года. Источник: Facebook
За девять месяцев 2022 года расходы россиян на антидепрессанты выросли на 70% по сравнению с аналогичным периодом 2021 года, на успокоительные — на 56%.
Эти цифры совпадают с показателями резко возросшей тревожности, особенно после начала частичной мобилизации, превратившей саму жизнь мужского населения России в лотерею. Например, по данным Фонда «Общественное мнение» сразу после объявления мобилизации уровень тревожности населения подпрыгнул с 35% до 69%, но и месяц спустя, несмотря на формальное окончание охоты на потенциальных военнослужащих, он остался на очень высокой позиции: по состоянию на 23 октября — 63%.
Впрочем, невзирая на это перманентно нервное состояние, которое подтверждается и данными «Левада-Центра» , большая часть общества привычным образом адаптируется к очередному шоку – столь же беспрецедентному, что и шок 24 февраля. После небольшого падения рейтингов Путина в связи с началом военной мобилизации, в октябре они немного поднялись и стабилизировались. Повторился эффект, наблюдавшийся в пандемию и в меньшей степени в период начала пенсионной реформы: после шока начинается привыкание, а затем настроение и вовсе выравнивается, и рейтинги снова начинают расти. Только сейчас этот процесс падения и отскока показателей занял гораздо меньше времени.
Граждане, что называется, выдохнули, и при готовности к новым приключениям и сюрпризам от власти, погрузились в практическое решение проблем: кто-то бежит от мобилизации и не собирается возвращаться, иные тоже бегают, но по магазинам в поисках обмундирования для мобилизованного сына, мужа, а то и отца.
Вместо протеста – приспособление к текущим обстоятельствам. Вместо возмущения – проявление предустановленной покорности: дорога на Голгофу оценивается как вынужденное исполнение гражданского долга. Фатализм и цинизм заменяют осмысление и понимание происходящего. Прямо как в хулиганской полублатной песне глубоко советских времен: «Вызвали меня в военкомат, / Дали в руки ржавый автомат, / По сто грамм холодной водки / И большой кусок селёдки — / И ступайте с фрицем воевать!».
Новое в настроениях большинства
Тем не менее, тревожный фон остается – и это нечто новое в настроениях того самого большинства россиян, на которых опирается Путин. Накапливающееся раздражение, постоянное ожидание худшего (65% респондентов «Левада-Центра» в октябре верили в то, что в стране возможна всеобщая мобилизация), необходимость все время приспосабливаться к новым абсолютно экстраординарным обстоятельствам выражаются в усталости от затянувшейся войны, которая, по замыслу, должна была представлять собой триумфальное шествие. Если не такое, как при взятии Крыма, то хотя бы такое, как в грузинскую кампанию 2008 года. Число сторонников мирных переговоров увеличилось с 44% в августе до 57% в октябре. И все потому, что едва ли широкие массы хотели бы погибнуть за Путина, а такая перспектива широко открылась после 21 сентября. Хочется оставаться патриотом, но при этом живым патриотом.
У существенной части населения есть ощущение, если воспользоваться термином социолога Льва Гудкова, коллективного заложничества. Ты попал в капкан, но попал не один. И, как и в бегстве от свободы, так и при присоединении к толпе, поддерживающей диктатора, срабатывает стадное чувство – все идут на войну, и я иду.
Это болезненней, чем формула, которая действовала до сентября: «все поддерживают войну, идущую по телевизору, и я поддерживаю».
Эти цифры совпадают с показателями резко возросшей тревожности, особенно после начала частичной мобилизации, превратившей саму жизнь мужского населения России в лотерею. Например, по данным Фонда «Общественное мнение» сразу после объявления мобилизации уровень тревожности населения подпрыгнул с 35% до 69%, но и месяц спустя, несмотря на формальное окончание охоты на потенциальных военнослужащих, он остался на очень высокой позиции: по состоянию на 23 октября — 63%.
Впрочем, невзирая на это перманентно нервное состояние, которое подтверждается и данными «Левада-Центра» , большая часть общества привычным образом адаптируется к очередному шоку – столь же беспрецедентному, что и шок 24 февраля. После небольшого падения рейтингов Путина в связи с началом военной мобилизации, в октябре они немного поднялись и стабилизировались. Повторился эффект, наблюдавшийся в пандемию и в меньшей степени в период начала пенсионной реформы: после шока начинается привыкание, а затем настроение и вовсе выравнивается, и рейтинги снова начинают расти. Только сейчас этот процесс падения и отскока показателей занял гораздо меньше времени.
Граждане, что называется, выдохнули, и при готовности к новым приключениям и сюрпризам от власти, погрузились в практическое решение проблем: кто-то бежит от мобилизации и не собирается возвращаться, иные тоже бегают, но по магазинам в поисках обмундирования для мобилизованного сына, мужа, а то и отца.
Вместо протеста – приспособление к текущим обстоятельствам. Вместо возмущения – проявление предустановленной покорности: дорога на Голгофу оценивается как вынужденное исполнение гражданского долга. Фатализм и цинизм заменяют осмысление и понимание происходящего. Прямо как в хулиганской полублатной песне глубоко советских времен: «Вызвали меня в военкомат, / Дали в руки ржавый автомат, / По сто грамм холодной водки / И большой кусок селёдки — / И ступайте с фрицем воевать!».
Новое в настроениях большинства
Тем не менее, тревожный фон остается – и это нечто новое в настроениях того самого большинства россиян, на которых опирается Путин. Накапливающееся раздражение, постоянное ожидание худшего (65% респондентов «Левада-Центра» в октябре верили в то, что в стране возможна всеобщая мобилизация), необходимость все время приспосабливаться к новым абсолютно экстраординарным обстоятельствам выражаются в усталости от затянувшейся войны, которая, по замыслу, должна была представлять собой триумфальное шествие. Если не такое, как при взятии Крыма, то хотя бы такое, как в грузинскую кампанию 2008 года. Число сторонников мирных переговоров увеличилось с 44% в августе до 57% в октябре. И все потому, что едва ли широкие массы хотели бы погибнуть за Путина, а такая перспектива широко открылась после 21 сентября. Хочется оставаться патриотом, но при этом живым патриотом.
У существенной части населения есть ощущение, если воспользоваться термином социолога Льва Гудкова, коллективного заложничества. Ты попал в капкан, но попал не один. И, как и в бегстве от свободы, так и при присоединении к толпе, поддерживающей диктатора, срабатывает стадное чувство – все идут на войну, и я иду.
Это болезненней, чем формула, которая действовала до сентября: «все поддерживают войну, идущую по телевизору, и я поддерживаю».
"Переход из диванно-телевизионных войск в настоящие окопные войска, да еще в ситуации, когда 'на западном фронте без перемен', дается тяжело."
Но в то же время остается чувство сопричастности родине в ее «освободительной» миссии. Путин поменял тактику: если сначала «спецоперация» была делом профессионалов, а от населения требовалась лишь равнодушная поддержка вторжения, то теперь он вынудил множество сограждан прямо разделить с ним ответственность за войну. И никто уже не вздрагивает при слове «война». Больше того, ее теперь называют «народной» и требуют массового соучастия и, по сути, крови. Смерть на полях сражений, по совсем не христианской мысли патриарха Кирилла, смывает все грехи. Битва идет с самим сатаной.
«Мы» дает трещину?
Коллективная негативная идентичность достигла пика в своем развитии. Есть «мы», а есть «Анти-Мы». Есть Россия, а существует «Анти-Россия», и она хочет уничтожить нас. Мотив уничтожения страны все чаще появляется в речах высокого руководства от Путина до Кириенко, отсюда и эта некрофилическая героика, ставшая своего рода саундтреком частичной мобилизации. Возник и образ бегущих «крыс», под которыми подразумеваются те, кто бежит от мобилизации за границу, правда, без учета того, что крысы бегут с тонущего корабля, а наш «Варяг» врагу не сдается и вот-вот достигнет впечатляющей победы, просто нужно еще немного времени. И вообще, победа была бы достигнута уже давно, а «братья» - освобождены, если бы в войну не вступили силы коллективного Запада.
Это очень старые нарративы, которые использовались еще, например, в Зимнюю войну 1939-1940 годов: тогда Вячеслав Молотов, оправдывая вторжение в Финляндию говорил, например, о том, что Финляндия не пошла на территориальные уступки Советскому Союзу под влиянием антисоветских империалистических держав Великобритании и Франции, подлинным поджигателям войны. А в интересах дружественного «финляндского народа» - быть освобожденными советскими войсками от ига несостоятельных правителей. Удивительным образом такой пропагандистский дискурс работал и работает спустя более чем 80 лет.
Тем не менее, война, продолжительная, с мобилизацией – история беспрецедентная для постсоветского периода. И даже не только постсоветского – Афганская война, несмотря на риск для молодых мужчин быть призванным и погибнуть, и несмотря психологический рубец, оставленный на целом поколении, не имела признаков тотальности. Накопление тревожности, длящегося шока и ужаса на фоне безвыходности (не все готовы воспользоваться пока еще частично открытыми границами – именно что пока) может в будущем вылиться в недовольство самим политическим режимом. Трудно сказать, до какой степени битва за Украину обнажает лживость моральных оснований путинского режима, но прецедент Афганской войны, долгой, бессмысленной и бесцельной, показывает, как разрушается именно моральный фундамент даже многодесятилетней могучей империи. И как дает трещину «Мы» - кажущееся незыблемым в своем единстве. Особенно если это «Мы» основано на негативной идентичности и на идее разрушения.
«Мы» дает трещину?
Коллективная негативная идентичность достигла пика в своем развитии. Есть «мы», а есть «Анти-Мы». Есть Россия, а существует «Анти-Россия», и она хочет уничтожить нас. Мотив уничтожения страны все чаще появляется в речах высокого руководства от Путина до Кириенко, отсюда и эта некрофилическая героика, ставшая своего рода саундтреком частичной мобилизации. Возник и образ бегущих «крыс», под которыми подразумеваются те, кто бежит от мобилизации за границу, правда, без учета того, что крысы бегут с тонущего корабля, а наш «Варяг» врагу не сдается и вот-вот достигнет впечатляющей победы, просто нужно еще немного времени. И вообще, победа была бы достигнута уже давно, а «братья» - освобождены, если бы в войну не вступили силы коллективного Запада.
Это очень старые нарративы, которые использовались еще, например, в Зимнюю войну 1939-1940 годов: тогда Вячеслав Молотов, оправдывая вторжение в Финляндию говорил, например, о том, что Финляндия не пошла на территориальные уступки Советскому Союзу под влиянием антисоветских империалистических держав Великобритании и Франции, подлинным поджигателям войны. А в интересах дружественного «финляндского народа» - быть освобожденными советскими войсками от ига несостоятельных правителей. Удивительным образом такой пропагандистский дискурс работал и работает спустя более чем 80 лет.
Тем не менее, война, продолжительная, с мобилизацией – история беспрецедентная для постсоветского периода. И даже не только постсоветского – Афганская война, несмотря на риск для молодых мужчин быть призванным и погибнуть, и несмотря психологический рубец, оставленный на целом поколении, не имела признаков тотальности. Накопление тревожности, длящегося шока и ужаса на фоне безвыходности (не все готовы воспользоваться пока еще частично открытыми границами – именно что пока) может в будущем вылиться в недовольство самим политическим режимом. Трудно сказать, до какой степени битва за Украину обнажает лживость моральных оснований путинского режима, но прецедент Афганской войны, долгой, бессмысленной и бесцельной, показывает, как разрушается именно моральный фундамент даже многодесятилетней могучей империи. И как дает трещину «Мы» - кажущееся незыблемым в своем единстве. Особенно если это «Мы» основано на негативной идентичности и на идее разрушения.
Поделиться статьей
Читайте также
